Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто доброй славы и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.

Несносно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинных ряд,
Глядеть на жизнь, как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.

Батенков: -- по особливому образу мыслей моих, я не люблю республик, потому что угнетаются оныя сильным деспотичеством законов. А также, по некоторым странностям в моих суждениях, я воображаю республики Заветом Ветхим, где проклят всяк, кто не пребудет во всех делах закона; монархии же -- подобием Завета Нового, где государь, помазанник Божий, благодать собою представляет и может добро творить, по изволению благодати. Самодержец великие дела беззаконно делает, каких никогда ни в какой республике, по закону, не сделать...

Поймите же, государи мои, ход Европы -- не наш ход,-- выкатил насилу Батенков свой самый тяжелый камень.-- История наша требует мысли иной; Россия никогда ничего не имела общего с Европою...

-- Так-таки ничего? -- улыбнулся Пущин.

-- Ничего... то есть, в главном, значит, того, как бы сказать не соврать, в самом главном... ну, в пустяках,-- о торговле там, о ремеслах, о промыслах речи нет...

-- И просвещение -- пустяки?

-- Да, и просвещение -- перед самым главным.

-- Все народное -- ничто перед человеческим! -- заметил Бестужев.

Батенков только покосился на него угрюмо, но не ответил.

-- Да главное-то? главное что, позвольте узнать? -- накинулись на него со всех сторон.

-- Что главное? А вот что,-- затянулся он из трубки так, что чубук захрипел.-- Русский человек -- самый вольный человек в мире...

-- Вот тебе на! Так на кой нам черт конституция? Из-за чего стараемся?

-- Я говорю: вольный, а не свободный,-- поправил Батенков: -- самый рабский и самый вольный; тела в рабстве, а души вольные.

 

Когда у князя-кесаря бывал большой стол - многие из званых
приуготовлялись к этому с великим воздыханием, - такое у него на пирах
было принуждение, и неприличное озорство, и всякие тяжелые шутки. Один
ученый медведь как досаждал: подходил к строптивому гостю, держа, в лапах
поднос с немалым стаканом перцовки, рыкал, требовал откушать, а если гость…
выбивался - не хотел пить, медведь бросал поднос и начинал гостя драть не
на шутку. А князь-кесарь только тряс животом стол, и княжий шут, умный,
злой, кривой, с одним клыком в беззубом рту, кричал: "Медведь знает, какую
скотину драть..."
...В клетках, на окнах, начинали
подавать голоса перепела и ученые скворцы, один даже выговаривал
явственно: "Дядя, водочки..."

Шолохов Поднятая целина

Несколько раз она выходила из правления  колхоза  вместе  с  Давыдовым,
вопреки суровым хуторским  обычаям  брала  его  под  руку  и  даже  слегка
прижималась плечом. Давыдов затравленно озирался, боясь увидеть Макара, но
руки не отнимал, приноравливаясь к  Лушкиной  поступи,  шагал  мелко,  как
стреноженный конь, и почему-то часто  спотыкался  на  ровном...  Нахальные
хуторские ребятишки - жестокий бич влюбленных -  бежали  следом,  всячески
кривляясь, выкрикивали тонкими голосами:

   Из кислого теста
   Жених и невеста!
2 книга 4 глава вся

На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.

Князь Андрей испуганно-поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного -- унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что-то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.

О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовёшь,
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твоё в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова -
Без прежних сил – возобновлять свой труд.
И если ты способен всё, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Всё проиграть и все начать сначала,
Не пожалев того, что приобрёл,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперёд нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: “держись!” -
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не склонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, -
Земля – твоё, мой мальчик, достоянье,
И более того, ты – человек!

Тирания.
Мне камнем в грудь
Бьет ваш режим
Не продохнуть
Чисты слова
Но грязны мысли
И злые взгляды
Так корыстны

Я не хотел дышать
Я задыхался
На помощь звал
И богом клялся
Бороться  до конца
Теперь готов
Лишь только быть
свободным от оков


Сумерки -Связь между мирами , душами блуждающими в ночи.
Сотри мои лица, забудь про молитвы, сожги все кресты......

Когда тела теряют тени, приобретая форму снов
Кто-то наделен весельем
А кто гневит богов
Мне говорили жизнь заключена в движении
Все остальное- пустота
Покрылись пеленой воспоминаний,
Мои любимые места .
Луна взошла на небосклон
Девчонка плачет под окном

Утром много слов сбивает с толку
Молодые офицеры кричат девушкам вдогонку
Игра не терпит поражений ,
Закрыв уставшие глаза
Любое время года - есть неспокойная пора


........ Куда уходит время? На что оно дано?
Красивых снов меня лишили
Под утро звон колоколов
Я созерцаю лишь массивы
Осточертевших мне домов


Когда ты в темной комнате один
И руку помощи не подал ни один
Твой друг,
Рисуешь круг
Ты - чист, они же просто точка.

                    

       

     Хорошо и плохо, всего лишь наши субъективные взгляды на ту или иную ситуацию, суть   

     любой из них за гранью двух этих крайностей, поэтому надо избегать отношения к  

     происходящему в настоящий момент как к чему-то сопутствующему благополучию или  

     несчастью. Слишком самонадеянно предполагать себя способным судить об этом, ведь как 

     часто сделанное во имя добра с пришествием времени оборачивается  злом, и наоборот. Как

     призрачно счастье и как часто путь к нему лежит через несчастья, бояться которых глупо ведь

     они суть часть бытия и фундамент счастья. От этой взятой на себя ответственности судьи и

     происходят разочарования, в ней причина нелюбви к окружающему, будь то ближний, к 

     которому испытываешь неприязнь, разглядев в его глазу соринку или всякого рода

     несправедливости, в которых винишь окружающих или злой рок.

    Ранние воскресное утро. К конечной станции прибыл скорый поезд Москва-Санкт-Петербург. Из вагона выходит. Ф.Ф., молодой человек, лет двадцати, приятной наружности, одетый несколько неряшливо, но не без вкуса, никакого багажа за исключением связки книг, он не имеет, значащиеся же на переплетах фамилии авторов и названия трудов столь разнообразны, что их подбор можно приписать скорее случайности, нежели осознанным интересам владельца. Литературу он приобрел на развале старого Арбата, возвращаясь от приятеля, квартировавшего неподалеку. Ф. часто оставался у него ночевать после совместных кутежей продолжавшихся, как правило, до  раннего утра, так произошло и в эту пятницу, после которой молодой человек и принял решение отправиться в Петербург. Поставив связку на пирон, он достал из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, обычно он не покупает их и курит только в компании друзей, но эту, обнаружив субботним утром вместе с несколькими зажигалками в разных карманах одежды, не стал выкидывать. Закуривая, Ф. наблюдает за тем как из вагона выходит молодая, девушка, которая привлекла его внимание в пути, и мысли о которой часто заставляли по нескольку раз перечитывать одну и ту же страницу, начатого в поезде романа. Молодой человек хотел было помочь ей с чемоданом, но вдруг взгляд ее остановился на ком то, лицо озарила улыбка, и через мгновение она уже растворилась в людском потоке. Юноша улыбнулся своей мечтательности, которая в очередной раз, вознаградив незнакомку всеми мыслимыми и не мыслимыми достоинствами, связала с ней его судьбу, потушил сигарету о каблук и направился в сторону Невского проспекта. На выходе из здания вокзала, изрядно выпивший, видно с ночи не протрезвевший, бродяга грубо попросил у него сигаретку. В ответ на протянутую мягкую пачку «Явы», последовала нецензурная брань, из которой можно было заключить, что иных бережливость заставляет носить с собой две пачки, одна из которых предназначена к случаю раздачи. Не дослушав упреков, улыбнувшись им в ответ, молодой человек продолжил свой путь стараясь вспомнить как могла пачка именно этих сигарет попасть ночью ему в карман. Размышления эти напомнили ему историю о том как хороший его друг, проснувшись днем после ночи танцев и пьяного угара обнаружил на теле странные ожоги. Содержательные рассказы приятелей не пролили свет на историю их возникновения, и до сих пор официальной версией необъяснимых ожогов осталась пытка раскалённым железом, которой черти подвергли его, подкараулив по дороге домой. С тех пор глагол «гореть» стал использоваться в кругу друзей в значении пить. Знакомых, у Ф. было много, одних с ним связывала тесная дружба, других  чаще веселое беззаботное, времяпрепровождение, которое в большинстве случаев и сопровождалось «горением» а иногда и не только.

   Ясное летнее утро наполняло сердце смирением и спокойствием, а поток мыслей, отклоняя от их ежедневного русла, уносило далеко от суеты повседневности к мечтам о далеком счастливом будущем, безоблачность, которого не вызывала сомнений.  Не без удовольствия, вспомнив о том что лишает себя возможности, во время прогулки по проспекту слушать музыку юноша, поставил на случайное воспроизведение заранее подобранный для этой поездки список композиций, большинство из которых составляла классическая музыка таких композиторов как Бах, Бетховен, Моцарт, Чайковский, Шопен. Выбор пал именно на классическую музыку не в силу того что юноша был ее ценителем, и не потому, что произведения именно вышеперечисленных композиторов были им любимы, скорее их имена первыми пришли ему в голову. Причиной такого выбора послужила скорее сама цель этой поездки, и юношеский максимализм Ф. в средствах ее достижения. С этой же целью возвращаясь субботним утром от друга он остановился у книжного развала что бы выбирать литературу, которую намеривался прочесть по приезду. Он откладывал одну книгу за другой по какому то одному ему известному принципу, так в его связке бок о бок оказались: работа Карла Гюстава Юнга , и роман «Обломов»; «Исповедь» Жана Жака Руссо и «Наедине с собой» Марка Аврелия; учебник по истории России и роман Чернышевского «Что делать?». Все принятые им в тот день решения были спонтанны и не обдуманны, но светлы и решительны. Мысль о поездке, пришла в голову сразу после пробуждения ото сна, она возникла как решение всех проблем, постоянно дополняемая все новыми и новыми аргументами в свою пользу. Обычно молодой человек предпочитал преодолевать расстояние до Санкт-Петербурга на машине, но  ехать было решено поездом, не потому, что после бурной ночи он боялся сесть за руль, напротив это было бы слишком просто в контексте его представления о том, какой должна была стать эта поездка. Ф. хотел лишившись всего что сопутствовало его прежней жизни, окружить  себя стоящим того досугом, 

    Вот уже третий год, будучи студентом Университета, юноша вел образ жизни угнетавший его, но от природы жизнерадостный и оптимистично настроенный, молодой человек старался до времени не замечать этой умножающейся пустоты. Удовольствия от того праздного времяпрепровождения, которое сопутствовало его студенческой жизни, и в самом ее начале буквально опьяняло, становились с каждым годом все мимолетнее, а тоска все глубже. Успехов в учебе Ф. не достигал, и прикладывал к процессу обучения ровно столько усилий, сколько необходимо было, что бы получить зачет и тройку на экзамене. Больше приложить их он не мог, так как не способен был заинтересовать себя предметом изучения, и не обладал усидчивостью для того что бы себя заставить. Нет, он вовсе не был лентяем и в вещах интересовавших его проявлял не дюжее трудолюбие и целеустремленность, однако интересы его на данном жизненном этапе ограничивались тем, что приносит удовольствие.

   Сам Ф. приписывал причины своей тоски, разрыву с Д., который состоялся этой весной, и вскоре после которого Д. улетела на все лето в Европу. Юноша хотел полететь за ней вслед и разузнав у общих друзей планируемый ею маршрут, застать ее в Париже, но размышляя на эту тему он все больше склонялся к решению, оставить попытки вернуть то что безвозвратно утеряно и жить дальше.

   Отец юноши был преуспевающим архитектором, и родители не заставляли его не в чем нуждаться лет с десяти , когда карьера отца пошла в гору. Но годам этим предшествовало время, которое, тогда еще маленький мальчик, часто проводил у бабушек по материнской линии, трех сестер: Павлы, Анны и Кати.  Две из которых, жили в деревне, где все сестры и выросли, а третья, Катя,  уехав в город родила мать Ф., с ней то он и провел большую часть своего детства. Родителей отца он не знал и лишь в раннем детстве несколько раз видел прабабушку. Самым ярким воспоминанием тех лет стало время, проведенное мальчиком на даче под  Петербургом, где они с б. Катей жили длинные теплые месяцы лета, и в дошкольном возрасте оставался вплоть до поздней весны. Там, за беззаботными играми с соседскими детьми время летело незаметно, и не так остро переживал он разлуку с родителями. Часто бабушка, которая после смерти мужа стала глубоко ворующей христианкой, брала его с собой в поездки по монастырям, учила молитвам и    Божьему слову, трапезу он начинал с чтения «Отче наш», а ко сну отходил трижды перекрестив кровать. Б. Катя  умерла прошлой весной, оставив внуку в завещание дачный участок и дом с которым было связано столько его детских воспоминаний.

‘Well, I went homewards, and near the hotel I came
across a poor woman, carrying a child—a baby of some six
weeks old. The mother was quite a girl herself. The baby
was smiling up at her, for the first time in its life, just at
that moment; and while I watched the woman she
suddenly crossed herself, oh, so devoutly! ‘What is it, my
good woman I asked her. (I was never but asking
questions then!) Exactly as is a mother’s joy when her
baby smiles for the first time into her eyes, so is God’s joy
when one of His children turns and prays to Him for the
first time, with all his heart!’ This is what that poor
woman said to me, almost word for word; and such a
deep, refined, truly religious thought it was—a thought in
which the whole essence of Christianity was expressed in
one flash—that is, the recognition of God as our Father,
and of God’s joy in men as His own children, which is the
chief idea of Christ. She was a simple country-woman—a
mother, it’s true— and perhaps, who knows, she may
have been the wife of the drunken soldier!
‘Listen, Parfen; you put a question to me just now.
This is my reply. The essence of religious feeling has
nothing to do with reason, or atheism, or crime, or acts of
any kind—it has nothing to do with these things—and
never had. There is something besides all this, something
which the arguments of the atheists can never touch. But
the principal thing, and the conclusion of my argument, is
that this is most clearly seen in the heart of a Russian. This
is a conviction which I have gained while I have been in
this Russia of ours. Yes, Parfen! there is work to be done;
there is work to be done in this Russian world!
Remember what talks we used to have in Moscow! And I
never wished to come here at all; and I never thought to
meet you like this, Parfen! Well, well—good-bye—goodbye!
God be with you!’
He turned and went downstairs.

«Поелику в России считают Новый год по-разному, с сего числа перестать дурить головы людям и считать Новый год повсеместно с первого января. А в знак доброго начинания и веселья поздравить друг друга с Новым годом, желая в делах благополучия и в семье благоденствия. В честь Нового года учинять украшения из елей, детей забавлять, на санках катать с гор. А взрослым людям пьянства и мордобоя не учинять — на то других дней хватает».