В расчете на столярный матерьял
Вы подходящий инструмент берете.
Задумались ли вы в своей работе,
Кому предназначается ваш труд?
Одни со скуки на спектакль идут,
Другие, пообедав до отвала,
А третьи, ощущая сильный зуд
Блеснуть сужденьем, взятым из журнала.
Как шляются толпой по маскарадам
Из любопытства, на один момент,
К нам ходят дамы щегольнуть нарядом
Без платы за ангажемент.

Об очевидном узоре в судьбе человека
 Лейбниц
синхроничность
Паули

Не говори мне о толпе, повинной
В том, что пред ней нас оторопь берет.
Она засасывает, как трясина,
Закручивает, как водоворот.
Нет, уведи меня на те вершины,
Куда сосредоточенность зовет,
Туда, где божьей созданы рукою
Обитель грез, святилище покоя.
Что те места твоей душе навеют,
Пускай не рвется сразу на уста.
Мечту тщеславье светское рассеет,
Пятой своей растопчет суета.
Пусть мысль твоя, когда она созреет,
Предстанет нам законченно чиста.
Наружный блеск рассчитан на мгновенье,
А правда переходит в поколенья.

 Рухните, своды

     Каменной кельи!

     С полной свободой

     Хлынь через щели,

     Голубизна!

     В тесные кучи

     Сбились вы, тучи.

     В ваши разрывы

     Смотрит тоскливо

     Звезд глубина.

     Там в притяженье

     Вечном друг к другу

     Мчатся по кругу

     Духи и тени,

     Неба сыны.

     Эта планета

     В зелень одета.

     Нивы и горы

     Летом в уборы

     Облечены.

     Всё – в оболочке:

     Первые почки,

     Редкие ветки,

     Гнезда, беседки

     И шалаши.

     Всюду секреты,

     Слезы, обеты,

     Взятье, отдача

     Жаркой, горячей,

     Страстной души.

     С тою же силой,

     Как из давила

     Сок винограда

     Пенною бурей

     Хлещет в чаны,

     Так с верхотурья

     Горной стремнины

     Мощь водопада

     Всею громадой

     Валит в лощину

     На валуны.

     Здесь на озерах

     Зарослей шорох,

     Лес величавый,

     Ропот дубравы,

     Рек рукава.

     Кто поупрямей —

     Вверх по обрыву.

     Кто с лебедями —

     Вплавь по заливу

     На острова.

     Раннею ранью

     И до захода —

     Песни, гулянье

     И хороводы,

     Небо, трава.

     И поцелуи

     Напропалую,

     И упоенье

     Самозабвенья,

     И синева. 

Эрих Нойман "Глубинная психология и новая этика"

Новая этика основана на стремлении осознать позитивные и негативные силы в человеческим организме и осознанно установить взаимосвязь между этими силами и жизнью индивида и общества. Изгнанная из жизни тень требует своего признания. Она являет собой индивидуальную форму, которую темная сторона рода людского принимает во мне и для меня в качестве элемента моей личности.

Моя теневая сторона является частью и представителем теневой стороны всего человечества. И если моя тень отличается антисоциальностью и алчностью, жестокостью и злобностью, убожеством и ничтожеством, и если она является мне в облике нищего, негра или дикого животного, тогда мое примирение с ней влечет за собой мое примирение с темным братом всего человечества. Это означает, что, признавая его, а в нем и себя, я также признаю в его лице, что целый элемент человечества—как моя тень — является “моим ближним”.

Глава 3 "О том, что человек имеет"
На имеющееся у нас состояние следует смотреть, как на

ограду от всевозможных бед и напастей, а не как на разрешение

или даже обязательство купаться в удовольствиях. Люди, не

получившие наследства, и достигшие благодаря тем или иным

талантам, возможности много зарабатывать, почти всегда начиняют

ошибочно считать свой талант -- основным капиталом, а

приобретаемые через его посредство деньги -- прибылью. Поэтому

они из заработка не откладывают ничего с целью составить

неприкосновенный фонд, а тратят все, что удается добыть.

Обычный результат этого -- нищета; их заработок прекращается

или после того, как исчерпан их талант, если это талант

временный (как, напр., в искусствах), или же потому, что

исчезли особые условия, делавшие данный талант прибыльным. В

весьма благоприятных условиях находятся ремесленники:

способность к ремеслу теряется не легко, или же может быть

заменена работою помощников, а к тому же их изделия суть

предметы необходимости, и следовательно, всегда найдут сбыт;

вполне справедлива поговорка -- "ремесло -- это мешок с

золотом". -- Не так обстоит дело с художниками и разными

артистами, именно поэтому им и платят так дорого. Но поэтому же

зарабатываемые ими средства должны считаться капиталом, они же,

к сожалению, видят в них прибыль и таким образом сами идут к

нищете.

Напротив, люди, получившие наследство, отлично знают -- по

крайней мере в начале -- что составляет капитал, и что --

прибыль. Большинство постарается надежно поместить капитал, не

будет его трогать, а даже, при возможности, станет откладывать

хотя 1/8 дохода, чтобы обеспечить себя на черный день. Поэтому

обычно такие люди остаются состоятельными.

Сказанного нельзя применять к купцам: для них сами деньги

служат, подобно рабочим инструментам, средством дальнейшего

обогащения; поэтому они, даже если деньги добыты ими самими,

желая сохранить и приумножить их, будут пускать их в оборот. Ни

в какой среде богатство не встречается столь часто, как в этой.

Можно сказать, что по общему правилу люди, испытавшие

истинную нужду, боятся ее несравненно меньше и поэтому более

склонны к расточительности, чем те, кто знаком с нуждой лишь

понаслышке. К первой категории принадлежат люди, благодаря

какой-либо удаче или особым талантам быстро перешедшие из

бедности к богатству; ко второй -- те, кто родился

состоятельным и остался таким. Обычно эти последние больше

заботятся о своем будущем и потому экономнее первых. Это

наводит на мысль, что нужда не так уж тяжела, как она издали

кажется. Однако, вероятнее, что истинная причина здесь другая:

тому, кто вырос в богатстве, оно представляется чем-то

необходимым, предпосылкой единственно возможной жизни -- так

же, как воздух; поэтому он заботится о богатстве не меньше, чем

о своей жизни, а следовательно, окажется, вероятно, аккуратным,

осторожным и бережливым.

Напротив, для человека, выросшего в бедности, она кажется

естественным состоянием, а свалившееся ему каким-либо путем

богатство -- излишком, годным лишь для наслаждений и мотовства;

исчезло оно -- человек обойдется и без него, как обходился

раньше, да к тому же спадет с плеч лишняя забота. Здесь уместно

вспомнить слова Шекспира: "Должна оправдываться поговорка, что

сев верхом, коня загонит нищий"

 Платон "Пир"
Во все эти таинства любви можно, пожалуй, посвятить и тебя, Сократ. Что же касается тех высших и сокровеннейших, ради которых они, если разобраться, и существуют на свете, то я не знаю, способен ли ты проникнуть в них. Сказать о них я, однако, скажу, - продолжала она, - за мной дело не станет. Так попытайся же следовать за моей мыслью, насколько можешь.
Кто хочет избрать верный путь к этим таинствам, должен начать с устремления к прекрасным телам в молодости. Если ему укажут верную дорогу, он полюбит сначала одно какое-то тело и родит в нем прекрасные мысли, а потом поймет, что красота одного тела родственна красоте любого другого и что если стремиться к идее красоты, то нелепо думать, будто красота у всех тел не одна и та же. Поняв это, он станет любить все прекрасные тела, а к тому одному охладеет, ибо сочтет такую чрезмерную любовь ничтожной и мелкой. После этого он начнет ценить красоту души выше, чем красоту тела, и, если ему попадется человек хорошей души, но не такой уж цветущий, он будет вполне доволен, полюбит его и станет заботиться о нем, стараясь родить такие убеждения, которые делают юношей лучше, благодаря чему невольно постигнет красоту насущных дел и обычаев и, увидев, что все прекрасное родственно, будет считать красоту тела чем-то ничтожным. От насущных дел он должен перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и, стремясь к красоте уже во всем ее многообразии, не быть больше ничтожным и жалким рабом чьей-нибудь привлекательности, плененным красотой одного какого-то мальчишки, человека или дела, а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая его в неуклонном стремлении к мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли, пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, он не увидит той единственной науки, которая касается красоты, и красоты вот такой... Теперь, - сказала Диотима, - постарайся слушать меня как можно внимательнее.
Кто, правильно руководимый, достиг такой степени познания любви, тот в конце этого пути увидит вдруг нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все предшествующие труды, нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Красота эта предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или науки, не в чем-то другом, будь то животное, земля, небо или еще что-нибудь, а сама по себе, через себя самое, всегда одинаковая; все же другие разновидности прекрасного причастны к ней таким образом, что они возникают и гибнут, а ее не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий она не испытывает. И тот, кто благодаря правильной любви к юношам поднялся над отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать эту высшую красоту, тот, пожалуй, почти у цели.
Вот каким путем нужно идти в любви - самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради этой высшей красоты вверх - от одного прекрасного тела к двум, от двух - ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным делам, а от прекрасных дел к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о высшей красоте, и не познаешь наконец, что же есть красота.
И в созерцании высшей красоты, дорогой Сократ, - продолжала мантинеянка, - только и может жить человек, ее увидевший. Если ты увидишь ее, ты не сравнишь ее ни со златотканой одеждой, ни с красивыми мальчиками и юношами, при виде которых ты теперь приходишь в восторг, и, как многие другие, кто любуется своими возлюбленными и не отходит от них, согласился бы, если бы это было хоть сколько-нибудь возможно, не есть и не пить, а только непрестанно глядеть на них и быть с ними. Так что же было бы, - спросила она, - если бы кому-нибудь довелось увидеть высшую эту красоту чистой, без примесей и без искажений, не обремененную человеческой плотью, человеческими красками и всяким другим бренным вздором, если бы эту божественную красоту можно было увидеть воочию в цельности ее идеи? Неужели ты думаешь, - сказала она, - что человек, устремивший к ней взгляд, подобающим образом ее созерцающий и с ней неразлучный, может жить жалкой жизнью? Неужели ты не понимаешь, что, лишь созерцая красоту тем, чем ее и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки совершенства, а совершенство истинное, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинное совершенство, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он.

55

                                  * * *

                        Чем ты дале прочь отходишь,
                        Грудь мою жжет больший зной,
                        Тем прохладу мне наводишь,
                        Если ближе пламень твой.

                        1743

                                  * * *

                             Услышали мухи
                             Медовые духи,
                             Прилетевши, сели,
                             В радости запели.
                             Егда стали ясти,
                             Попали в напасти,
                             Увязли бо ноги.
                             Ах! - плачут убоги, -
                             Меду полизали,
                             А сами пропали.

                             1734 

К.Г. Юнг

Для человека основной вопрос в том, имеет ли он отношение к бесконечности или нет? Это его главный критерий. Только когда мы осознаем, что существенно лишь то, что безгранично, и что оно, это безграничное, в свою очередь, существует, мы теряем интерес к ничтожным вещам. Если мы этого не знаем, мы требуем, чтобы те или иные наши качества, которые кажутся нам нашими достоинствами (например, «мой талант» или «моя красота»), весь мир признавал за таковые. Чем более человек настаивает на своих ложных достоинствах, тем менее он чувствует то, что существенно, тем менее он удовлетворен своей жизнью. Он считает что его ограничивают, тогда как ограниченны его собственные помыслы, — так возникают зависть и ревность. Когда же мы понимаем и чувствуем, что уже здесь, в этой жизни, присутствует бесконечность, желания и помыслы наши меняются. В итоге расчет принимается лишь то, что существенно, что мы воплотили, а если этого нет, жизнь прошла впустую. И в наших отношениях с другими людьми важно то же самое: присутствует ли в них некая безграничность.

"Мужайтесь, други: виден берег!"

К.Г. Юнг

То, что мир имеет не только внешнее, но и внутреннее, то, что он видим не только снаружи, но всегда властно действует на нас из самой глубокой и, по-видимому, самой субъективной подпочвы души, я считаю научным фактом, который несмотря на то, что является древней мудростью, в этой форме заслуживает того, чтобы быть оцененным в качестве фактора, формирующего мировоззрение.


 Наука никогда не является мировоззрением; она всего лишь его инструмент. Попадет ли этот инструмент в чьи-либо руки, это зависит от встречного вопроса: каким мировоззрением данный человек уже обладает, так как не существует такого человека, который не обладал бы мировоззрением. В крайнем случае он имеет то мировоззрение, которое ему было навязано воспитанием и окружением. Если, например, это мировоззрение говорит ему, что «высшее счастье детей Земли состоит только в том, чтобы быть личностью», то он без колебаний ухватится за науку и ее результаты, чтобы, используя их в качестве инструмента, создать мировоззрение и тем самым самого себя. Но если унаследуемое им воззрение будет говорить, что наука - это не инструмент, а сама по себе цель, то он будет следовать лозунгу, который за последние примерно сто пятьдесят лет все больше и больше набирал силу и оказался практически решающим. Хотя отдельные люди отчаянно сопротивлялись этому, поскольку их идеи совершенства и смысла достигали вершины в усовершенствовании человеческой личности, а не в дифференциации технических средств, которая неизбежно ведет к крайне односторонней дифференциации определеннойсклонности, например познавательной потребности. Если наукаявляется самоцелью, то человек имеет своим raison d'etre (Смысл существования (франц.). - Перев.) один лишь интеллект. Если самоцелью является искусство, то единственной ценностью для человека являются художественные способности, а интеллект отправляется в кладовую. Если самоцелью являются деньги,то наука и искусство могут спокойно упаковывать свой скарб. Никто не может отрицать, что современное сознание почти безнадежно расколото на эти самоцели. Но тем самым люди выращиваются лишь как отдельные качества, они сами становятся инструментами.

  Здесь мы приближаемся к понятию «дух», которое выходит далеко за рамки анимистической формы слова. Поучительная сентенция или мудрое изречение, как правило, концентрирует в нескольких метких словах результат богатого опыта и стараний отдельных людей, сумму понимании и выводов. Если, например, подвергнуть обстоятельному анализу евангелическое изречение «Имейте, как если бы не имели», пытаясь воссоздать все те переживания и реакции, которые привели к этой квинтэссенции жизненной мудрости, то нельзя не удивляться богатству и зрелости лежащего за ним жизненного опыта. Оно является «внушительным» словом, которое властно запечатляется в уме и, возможно, навсегда им овладевает. Те сентенции или идеалы, которые содержат в себе богатейший жизненный опыт и глубочайшие размышления, составляют то, что мы называем «духом» в самом высоком понимании этого слова. Если такого рода высшее представление достигает неограниченного господства, то прожитую под его руководством жизнь мы называем одухотворенностью или духовной жизнью. Чем безусловнее и чем настойчивее влияние высшего представления, тем больше оно имеет характер автономного комплекса, который является для «Я»-сознания непоколебимым фактом.
      Однако нельзя не учитывать, что эти сентенции или идеалы - не исключая даже наилучших - не являются волшебными словами, имеющими безусловное воздействие; они могут достичь господства только при определенных условиях, а именно тогда, когда изнутри, от субъекта, что-то идет им навстречу. Этим «что-то» является аффект, который готов ухватиться за предложенную форму. Только благодаря реакции души идея, или то, чем всегда является высшее представление, может стать автономным комплексом; без нее идея осталась бы подчиненным усмотрению сознания понятием, лишенным определяющей энергии простым счетным жетоном интеллекта. Идея, будучи всего лишь интеллектуальным понятием, не имеет влияния на жизнь, потому что в таком состоянии она является не более чем простым словом. И наоборот, если идея приобретает значение автономного комплекса, она через душу воздействует на жизнь индивида.

Ф. Ницше

Посмотри же на них! Они преобретают богатства и становятся еще беднее. Они, немощные, жаждут власти и, прежде всего, рычага ее - денег!

Еще открыт великим душам доступ к свободе. Поистине, мало что может овладеть тем, кто владеет лишь малым: хвала бедности!

Лу Саломе

Все, что видит, слышит, осязает и обоняет человек,— проявления Диониса. Он разлит повсюду. Запах бойни и сонного пруда, ледяные ветры и обессиливающий зной, нежные цветы и отвратительный паук — во всем заключено божественное. Разум не может смириться с этим, он осуждает и одобряет, сортирует и выбирает. Но чего стоят его суждения, когда «священное безумие Вакха», вызванное опьяняющим танцем под голубым небом или ночью при свете звезд и огней, примиряет со всем! Исчезает различие между жизнью и смертью. Человек уже не чувствует себя оторванным от Вселенной, он отождествился с ней и значит — с Дионисом. (Александр Мень. «История религии».)

Утверждать Дионисийское начало — значит признавать и понимать ту роль, которую играет в жизни боль и смерть, приветствовать весь спектр ощущений от жизни до смерти, от боли до экстаза, включая травматический опыт (Том Мур из книги «Puer Papers»).

Дионисизм означает освобождение беспредельного влечения, взрыв необузданной динамики животной и божественной природы; поэтому в дионисийском хоре человек появляется в образе сатира, сверху — бог, снизу — козёл (К. Г. Юнг. «Психологические типы»).

Ж.Ж. Руссо

угрызения совести дремлют в дни благополучия и пробуждаются в несчастьи

в народе сильные страсти проявляются только по временам, и природные чувства чаще всего дают знать о себе. А в более высоких кругах они совершенно заглушены, и под личиной чувства там горит только расчет и тщеславие

любовь, завершившаяся поцелуем руки, приносила мне быть может, больше радостей чем вы когда-нибудь испытаете от своей любви, начав по меньшей мере с этого

Однажды, среди этих печальных размышлений, я в задумчивости кидал камни в стволы деревьев, делая это с пресущей мне ловкостью, тоесть почти никогда не попадая

В том беда праздности, что она сужает круг интересов до удовольствий, которые развращают дух, лишая его способности довольствоваться малым. А развращенная таким образом душа, не способна обрести любовь к жизненной простоте и труду к которому расположена. Но без любви к труду, который питает душу, не давая ей скатиться до порока, самодостаточность и полнота жизни невозможны. Так человек необходимо должен отыскать труд который лежит к его душе, или полюбить то чем он вынужден заниматься, зарабатывая на хлеб близким. Поиск этот, осложнённый морально узаконенными общественными пороками, труден и тернист, но только он ведет к просветлению души а через ее просветление к счастью. Очень важно поэтому правильно относиться к идеалу любви который связывает мужчину и женщину, и помнить об обязательствах которые оба на себя накладывают поклявшись друг другу в любви вечной. Ведь взяв на себя ответственность за человека с которым связан клятвой, не отыскав труда к которому расположен ты обрекаешь себя на труд не любимый а это тяжкий крест. Или же продолжая поиски обрекаешь свою жену и будущих детей на нужду, а в ней без любви глубокой, связывающей души, превращающей два я в мы, сохранить семью сложно.

Марк Аврелий

не привозносись, получая, и не ропщи, когда отдаешь

Я часто дивился тому, что каждый, любя себя больше других, в то же время своему убеждению о себе придает меньшее значение, нежели убеждению других.

не событие это является несчастьем, а способность достойно перенести его - счастьем.

слепец - смежающий очи духовные, нищий - кто нуждается в другом и не имеет в самом себе всего полезного для жизни.

Нынешний человек - дитя прогресса, забывая о созданных веками религии и традиции, ставит выше всего ум, считая себя обязанным только ему за свое благосостояние. Но ум это только инструмент души, в ее руках он может как созидать во благо, так и губить. Ум стал орудием нищего душой, направленным на приумножение богатств материальных. Цивилизация бьется над повышением «уровня» жизни, измеряя его исключительно материальными благами, к тому сводятся научные и прочие достижения людей своим трудом увлеченных, которым чаще всего труда этого для счастья вполне достаточно. Остальные достигнув относительной высоты своего «уровня», смотрят на тех кому меньшие блага даются тяжким трудом с презрением, и тенденция эта тем сильнее чем проще достается хлеб первым. Всякий же из тех, кто зарабатывает трудом, стремятся к благам, соответствующим «уровню» выше, тем самым раболепствуя перед имущим. Но не глупо ли это если брать в соображение, что изобилие благ этих не a priori сопровождают людей достойных. Вспомним, купечество и место ему отведенное в общественной иерархии до-индустриального общества.
  «И вот, прежние рамки прежнего купца вдруг страшно раздвигаются в наше время. С ним вдруг роднится европейский спекулянт, на Руси еще прежде неведомый, и биржевой игрок. Современному купцу уже не надо залучать к себе на обед "особу" и давать ей балы; он уже роднится и братается с особой на бирже, в акционерном собрании, в устроенном вместе с особой банке; он уже теперь сам лицо, сам особа. Главное, он вдруг увидал себя решительно на одном из самых высших мест в обществе, на том самом, которое во всей Европе давно уже, и официально и искренно, отведено миллиону, и - уж разумеется, не усумнился сам в себе, что он и впрямь достоин этого места. Одним словом, он всё более и более убеждается теперь сам, от самого чистого сердца, что он-то и есть теперь "лучший" человек на земле взамен даже всех бывших прежде него. Но грозящая беда не в том, что он думает такие глупости, а в том, что и другие (и уже очень многие), кажется, начинают точно так же думать.»- пишет Достоевский в октябрьском издании «Гражданина» за 1876 г. Наконец, то что началось больше века назад приобрело такой размах что бегущего за жидом и спекулянтом уже не остановить, не спросить куда бежим и есть ли толк в том, он только отмахнется, сославшись на нехватку времени «размышлять о пустяках».
 Пусть каждый с завистью смотрящий на ближнего, участь которого кажется достойнее собственной задастся вопросом действительно ли есть причины столь постыдного чувства. Очень мудро написал по этому поводу, в контексте о власть имущих, Ж.Ж. Руссо: «Если бы люди могли читать в сердцах друг друга, было бы больше желающих спуститься, чем жаждущих возвыситься».